Солнце этого дня стояло в зените, как и само лето. Огород с садиком бабушки Дарии был светлым, ухоженным и душистым в отличие от её покосившейся "заячьей избушки".
Домишко с одного угла почти врос в землю. Бабуля, глядя на домик, часто упоминала:
— Дом ещё прапрадед с прапрабабушкой возводили, но внучка кроме слова "дом" ничего не поняла.
— Какие такие неведомые и невидимые "Пра-пра" у её бабушки? Хотя и вопросов лишних не задавала, больше слушала да помалкивала, пока её саму не спросят.
Худенькой Милочке больше всего нравились наличники на большом окошке, так похожие на накрахмаленные и подсинённые тонкие кружева. К школе Милочка придумала дому сказочное название бабулиному домику: "Теремок". Белые стены теремка густо были увиты диким виноградом и хмелем, три куста сирени разместились с левого торца домишки у двух маленьких окошек дальней гостевой спальни. Вокруг открытой веранды росло по кусту ежевики, малины, черной и красной смородины, крыжовника. По бокам от невысокой лестницы в пять деревянных ступеней возвышались два одиноких дерева: слева черёмуха и корень вишняка справа.
— Теремок — так тому и быть, как в сказке, он "не низок-не высок", — заулыбалась Дария Ивановна. Пусть будет по-твоему, Люсьена! А только людские терема-то другие совсем. И Дарьин взор начинал витать где-то в других мирах...
Господи, с дитём несмышлёным совсем как со взрослым говорю, а с кем мне ещё говорить? Бабуля не дала волю чувствам и воспоминаниям, на этот раз переключилась на другое.
— Посмотри-ка, Люсенька, а то я не вижу, у репейника бутончики с открытыми верхушечками стоят? — Вопрошала Дария, накануне вечером, когда они гнали хворостинками с нижнего пруда полдюжины гусей и столько же подросших гусят, те паслись на прибрежном сочном лугу от утренней зорьки до вечерней. А гусак был самым крупным, красивым, ерепенистым и горластым в своей гусиной семье. С маленькой Люсенькой подружился, пусть не сразу. Теперь же, два года спустя, не отходил от неё ни на шаг.
— Открытые бутончики у репейника, бабуля!— Ну, коли так — быть дождю завтра! Ох, как нужен сейчас земле сильный дождичек…
Обо всём этом Милочка вспомнила, когда звонким голосом позвала гусей с Зелёного Лога: "Гуси-гуси!!! На-на-на!!!". Ливень застал компанию на полдороги к дому, Люсенька свернула на тропку и повела взрослых гусей и молодой выводок под заросли сильно разросшихся и высоких лопухов. "Будьте на время дождя нам зонтиками, пожалуйста", — попросила девочка.
В это самое время Дарья потеряла Ниного дитя, обегала всю округу по третьему разу: с горки, на горку босиком. Земля под дождём таяла как сливочное масло. Дождь был тёплым, ноги скользили по жирной чёрной жиже, а тело бил озноб. Дашутка выбивалась из сил, но кликала и кликала внучку, не переставая:
— Люсенька! Люся! Люсьена! — в ответ одна тишина. Лишь дождь барабанил непрерывно. Потом Дарёне стало вдруг так жарко, словно в бане; да и пар от земли, как от хорошо пропаренного веника березового, стал подниматься. Его-то, как поднявшееся сдобное тесто, Дария научилась чувствовать руками. Однако в глазах сделалось вовсе темно. Даша видела совсем близко и то так расплывчато — одни большие предметы, остальное — наощупь. Зато слышала и чувствовала поболее зрячих.
— Дом ещё прапрадед с прапрабабушкой возводили, но внучка кроме слова "дом" ничего не поняла.
— Какие такие неведомые и невидимые "Пра-пра" у её бабушки? Хотя и вопросов лишних не задавала, больше слушала да помалкивала, пока её саму не спросят.
Худенькой Милочке больше всего нравились наличники на большом окошке, так похожие на накрахмаленные и подсинённые тонкие кружева. К школе Милочка придумала дому сказочное название бабулиному домику: "Теремок". Белые стены теремка густо были увиты диким виноградом и хмелем, три куста сирени разместились с левого торца домишки у двух маленьких окошек дальней гостевой спальни. Вокруг открытой веранды росло по кусту ежевики, малины, черной и красной смородины, крыжовника. По бокам от невысокой лестницы в пять деревянных ступеней возвышались два одиноких дерева: слева черёмуха и корень вишняка справа.
— Теремок — так тому и быть, как в сказке, он "не низок-не высок", — заулыбалась Дария Ивановна. Пусть будет по-твоему, Люсьена! А только людские терема-то другие совсем. И Дарьин взор начинал витать где-то в других мирах...
Господи, с дитём несмышлёным совсем как со взрослым говорю, а с кем мне ещё говорить? Бабуля не дала волю чувствам и воспоминаниям, на этот раз переключилась на другое.
— Посмотри-ка, Люсенька, а то я не вижу, у репейника бутончики с открытыми верхушечками стоят? — Вопрошала Дария, накануне вечером, когда они гнали хворостинками с нижнего пруда полдюжины гусей и столько же подросших гусят, те паслись на прибрежном сочном лугу от утренней зорьки до вечерней. А гусак был самым крупным, красивым, ерепенистым и горластым в своей гусиной семье. С маленькой Люсенькой подружился, пусть не сразу. Теперь же, два года спустя, не отходил от неё ни на шаг.
— Открытые бутончики у репейника, бабуля!— Ну, коли так — быть дождю завтра! Ох, как нужен сейчас земле сильный дождичек…
Обо всём этом Милочка вспомнила, когда звонким голосом позвала гусей с Зелёного Лога: "Гуси-гуси!!! На-на-на!!!". Ливень застал компанию на полдороги к дому, Люсенька свернула на тропку и повела взрослых гусей и молодой выводок под заросли сильно разросшихся и высоких лопухов. "Будьте на время дождя нам зонтиками, пожалуйста", — попросила девочка.
В это самое время Дарья потеряла Ниного дитя, обегала всю округу по третьему разу: с горки, на горку босиком. Земля под дождём таяла как сливочное масло. Дождь был тёплым, ноги скользили по жирной чёрной жиже, а тело бил озноб. Дашутка выбивалась из сил, но кликала и кликала внучку, не переставая:
— Люсенька! Люся! Люсьена! — в ответ одна тишина. Лишь дождь барабанил непрерывно. Потом Дарёне стало вдруг так жарко, словно в бане; да и пар от земли, как от хорошо пропаренного веника березового, стал подниматься. Его-то, как поднявшееся сдобное тесто, Дария научилась чувствовать руками. Однако в глазах сделалось вовсе темно. Даша видела совсем близко и то так расплывчато — одни большие предметы, остальное — наощупь. Зато слышала и чувствовала поболее зрячих.
Вот справа над колхозными полями прогремел громушка, и небо исполосовали сразу несколько молний. Колхозный трактор медленно проехал по грейдеру и остановился у крайнего дома. Значит, Дима-тракторист приехал пообедать домой. Минут через пять за ним прошёл крытый новым брезентом грузовик с поющими доярками. Это Нил Иванович — председатель выделил помощь соседнему укрупнённому колхозу. Ни одна собака не залаяла во дворе, попрятались от ливня в конуры и будки. Чужих не было вблизи. Ни лошадей, ни машин...« Просто спряталась наша девочка, играется в прятки со мной», — успокаивала себя на ходу бабуся, но дрожь в коленях Дарии не унималась.
— Лююсееенька... Внуучееенькаааа, — нараспев тянула Дария. — Вот тебе, и тихоня! Проглядела я ребёнка, упустила, на старости лет, — последними словами ругала себя Дария Ивановна за эти полчаса.
— Лююсееенька... Внуучееенькаааа, — нараспев тянула Дария. — Вот тебе, и тихоня! Проглядела я ребёнка, упустила, на старости лет, — последними словами ругала себя Дария Ивановна за эти полчаса.
— И то сказать, как мог обед оказаться важнее ребёнка? Ведь отвернулась всего ничего, а Люсьены — белого ангелочека кудрявого и след простыл.
На одеяльце под дальней вековой яблоней такой раскидистой и развесистой дичкой только куклы, кулёк с пряниками и бутыль молока. Всё нетронутое!
Погоди, как всё... А мячик резиновый? Если он покатился под горку, то Люсенька побежала за ним.
Быстрее к пруду, чтобы в такую погоду только под одинокий дуб Милочка встать не догадалась, а то до беды недалеко. — Мии-илааа! Деткааа! Ооотзооовииись! — Нигде не белеется платьишко? — маленького росточка и мокрая насквозь Дария то белела зеленела в этот час, то в жар кидало её, то в холод. — Старая? Откуда такие мысли дурные взялись? — Так мне ещё и шестидесяти нет, мама моя ещё детей рожала до пятидесяти пяти и растила в этом возрасте таких же шестилетних. И я с пятью деревенским оголтошами справилась в войну, а с одной городской молчанкой не управилась в мирное время. Вот она на старуху проруха.
— Мииила! Мииила! Милочкааа! Да отзовись же ты, наконец, бабушке, — к горлу подкатывался непрошенный ком, бабуся могла в это время только шептать.
— Мииила! Мииила! Милочкааа! Да отзовись же ты, наконец, бабушке, — к горлу подкатывался непрошенный ком, бабуся могла в это время только шептать.
Вот почему многим детям не нравится своё имя?! Раздумывала так и эдак «старая» бабушка. Люсьена или Люся — Люсенька. Ведь так хорошо. Ишь ты подишь ты, Милой хочет, — и всё тут! От горшка — два вершка, а туда же норовит... Коров по деревням кличут«Милка». Ладно, как дитё хочет звать её , так и всегда стану. Только бы остыскалася невредимой. Вроде заколыхалось что-то белое недалёко. Милочка сама выскочила из лопухов сразу, как только бабушка стала приближаться к ней:
— Чего ты всё поёшь под дождём и так резво бегаешь, бабулечка, словно молодая?!
— Так ты меня видела и молчала всё это время? — Дария стянула цветастый платок с головы и выжала, как выжимают мокрое бельё. Потом утёрла лицо, с которого лилось в три ручья.
— Видела, когда ты зачем-то помчалась к дубу на пригорке, а потом уже по низу пруда что-то разглядывала, кусты ивняка разводила руками, присаживалась и замирала, слушая чего-то...
— Зачем-то... Что-то... Тебя я потеряла и, — Дария не договорила, только громко вдохнула и выдохнула.
— Так я здесь сухая с гусями под лопухами во время грозы спряталась , — тихо промямлила внучка.
— Что с тобой всё в порядке — только ты и знала. Но хорошо придумала — гусей собрать и спрятаться в лопухах, умница, хвалю! Надо же, совсем я про гусей-то и позабыла. Как это они себя ничем не выдали? Гогочут, когда не надо, а когда надо отозваться — все молчат . Да... Вот так дела. А почему без спроса ушла от яблони?
— Мой мячик покатился...
— Мячик покатился! Ну правильно. И я так же рассудила, — заулыбалась Дария.
— Дария Ивановна, ты прости меня! Я с этого дня никогда не буду так больше поступать. Буду говорить, — Мила всегда обращалась к бабуле по имени-отчеству, когда чувствовала перед ней свою большую вину.
— И ладно. И хорошо. Мила, мир промеж нас, — прямо от сердца у Даши отлегло. Она выпрямилась, прижала внучку к себе и пригладила руками непослушные золотистые локоны до плеч. В косу пора волосы заплетать. За это лето меня перерастёшь. А знаешь, как особенно хорошо растут после дождя дети?!
— А как же ты, бабушка?!
— Так куда уж мне расти-то? Я своё отросла, почитай, — засмеялась тонким и звонким голосом в ответ Дария Ивановна.
— Чего ты всё поёшь под дождём и так резво бегаешь, бабулечка, словно молодая?!
— Так ты меня видела и молчала всё это время? — Дария стянула цветастый платок с головы и выжала, как выжимают мокрое бельё. Потом утёрла лицо, с которого лилось в три ручья.
— Видела, когда ты зачем-то помчалась к дубу на пригорке, а потом уже по низу пруда что-то разглядывала, кусты ивняка разводила руками, присаживалась и замирала, слушая чего-то...
— Зачем-то... Что-то... Тебя я потеряла и, — Дария не договорила, только громко вдохнула и выдохнула.
— Так я здесь сухая с гусями под лопухами во время грозы спряталась , — тихо промямлила внучка.
— Что с тобой всё в порядке — только ты и знала. Но хорошо придумала — гусей собрать и спрятаться в лопухах, умница, хвалю! Надо же, совсем я про гусей-то и позабыла. Как это они себя ничем не выдали? Гогочут, когда не надо, а когда надо отозваться — все молчат . Да... Вот так дела. А почему без спроса ушла от яблони?
— Мой мячик покатился...
— Мячик покатился! Ну правильно. И я так же рассудила, — заулыбалась Дария.
— Дария Ивановна, ты прости меня! Я с этого дня никогда не буду так больше поступать. Буду говорить, — Мила всегда обращалась к бабуле по имени-отчеству, когда чувствовала перед ней свою большую вину.
— И ладно. И хорошо. Мила, мир промеж нас, — прямо от сердца у Даши отлегло. Она выпрямилась, прижала внучку к себе и пригладила руками непослушные золотистые локоны до плеч. В косу пора волосы заплетать. За это лето меня перерастёшь. А знаешь, как особенно хорошо растут после дождя дети?!
— А как же ты, бабушка?!
— Так куда уж мне расти-то? Я своё отросла, почитай, — засмеялась тонким и звонким голосом в ответ Дария Ивановна.
— А где про тебя почитать мне, бабушка, в какой книжке?
— «Почитай» — это народное слово, в данном случае, — в значении«считай» или «пожалуй». Про себя рассказываю из уст в уста... Вот что и кто запомнит только... — В такие моменты карие глаза Дарии Ивановны прозрачнели и меняли свой оттенок на золотисто-зеленоватый.
За время этого разговора дождь совсем прекратился. Небо засветлело, а тёмные тучи рассеялись. Гроза скрылась за горизонтом. От маленького сельского пруда по широкой стёжке-дорожке поднималась дружная компания.
За время этого разговора дождь совсем прекратился. Небо засветлело, а тёмные тучи рассеялись. Гроза скрылась за горизонтом. От маленького сельского пруда по широкой стёжке-дорожке поднималась дружная компания.
Впереди всех шла тоненькая девочка в шёлковом молочного цвета платье с дюжиной важных гусей, в руках она крепко держала маленький резиновый мячик; а чуть вбок и поодаль, промытая с головы до ног, почти прозрачная, но светящаяся от радости с сетью мелких и крупных морщин на добром лице с правильными тонкими чертами — хрупкая женщина, уроженка этих плодородных чернозёмных мест.
— Бабушка, бабушка, глянь скорей, — замерла от восторга шестилетняя Милочка и остановилась, а вместе с ней и гуси стали тянуть свои шеи к небу.
— Вижу-вижу, внученька! Двойная радуга разливается на синем небушке, — у Дарии прибавилось сил, глаза молодо заблестели, и где-то внутри весело запорхали цветные бабочки счастья.
— Бабушка, бабушка, глянь скорей, — замерла от восторга шестилетняя Милочка и остановилась, а вместе с ней и гуси стали тянуть свои шеи к небу.
— Вижу-вижу, внученька! Двойная радуга разливается на синем небушке, — у Дарии прибавилось сил, глаза молодо заблестели, и где-то внутри весело запорхали цветные бабочки счастья.
http://www.photosight.ru/photos/5591456/ - махаон на лопухе
Journal information